![]() Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву ![]() Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Из шотландских народных баллад
Эдвард
«Как грустно ты главу склонил, Эдвард! Эдвард! Как грустно ты главу склонил, И как твой меч красён! – О!» – «Я сокола мечом убил, Матерь! матерь! Я сокола мечом убил; Такого нет, как он! – О!»
«Не сокол меч окровенил, Эдвард! Эдвард! Не сокол меч окровенил, Не тем ты сокрушен. – О!» – «Коня я своего убил, Матерь! матерь! Коня я своего убил, А верный конь был он! – О!»
«Твой конь уже был стар и хил, Эдвард! Эдвард! Твой конь уже был стар и хил, О чем бы так тужить? – О!» – «Отца я своего убил, Матерь! матерь! Отца я своего убил: Мне горько, горько жить! – О!»
«И чем теперь, скажи же мне, Эдвард! Эдвард! И чем теперь, скажи же мне, Искупишь грех ты свой? – О!» – «Скитаться буду по земле. Матерь! матерь! Скитаться буду по земле, Покину край родной! – О!»
«И кем же будет сохранен, Эдвард! Эдвард! И кем же будет сохранен Здесь твой богатый дом? – О!» – «Опустевай и рушись он, Матерь! матерь! Опустевай и рушись он! Уж не бывать мне в нем. – О!»
«И с кем же ты оставишь тут, Эдвард! Эдвард! И с кем же ты оставишь тут Жену, детей своих? – О!» – «Пусть пó миру они пойдут, Матерь! матерь! Пусть пó миру они пойдут; Навек покину их. – О!»
«А мне, в замену всех утрат, Эдвард! Эдвард! А мне, в замену всех утрат, Что даст любовь твоя? – О!» – «Проклятие тебе и ад, Матерь! матерь! Проклятие тебе и ад! Тебя послушал я! – О!»
<1839>
Вальтер Скотт
Песня
Красив Бригнала брег крутой, И зелен лес кругом; Цветы над быстрою рекой Раскинуты ковром.
Вдоль замка Дальтон на коне Я ехал не спеша; Навстречу пела с башни мне Красавица‑душа:
«Красив Бригнала брег крутой, И зелен лес кругом; Мне с другом там приют лесной Милей, чем царский дом».
«Ты хочешь, дева, быть моей, Забыть свой род и сан; Но прежде разгадать сумей, Какой мне жребий дан.
И если скажешь мне, любя, Загадки слово ты, – Приму в дубраве я тебя Царицей красоты».
Она поет: «Свеж брег крутой, И зелен лес кругом; Мне с другом там приют лесной Милей, чем царский дом.
Со звонким рогом в кушаке Ты скачешь чрез поля; Ты, знать, в дубраве на реке Лесничий короля?»
«Лесничий зоркий короля
В свой рог трубит с утра; Но как покрыта мглой земля, То мнé трубить пора».
Она поет: «Свеж брег крутой, И зелен лес кругом, Хочу царицею лесной Жить с другом там вдвоем.
На быстроногом рысаке, Как ратник, ты готов, С мечом в ножнах, с ружьем в руке, На барабанный зов».
«Нейду на барабанный зов, Нейду на трубный звук; Но как зовут нас крики сов, Мы все готовы вдруг.
И свеж Бригнала брег крутой, И зелен лес кругом, Но деве смелой лишь со мной Царить в лесу моем.
О дева! друг недобрый я! Глухих пустынь жилец; Безвестна будет жизнь моя, Безвестен мой конец!
Как мы сойдемся, гости тьмы, То должно нам, поверь, Забыть, чтó прежде были мы, Забыть, чтó мы теперь».
Но свеж Бригнала брег крутой, И зелен лес кругом, И пышно блещут над рекой Цветы живым ковром.
<1840>
Фридрих Рюккерт
Пойми любовь
Пойми любовь! Ищи во взорах милой Небесных благ, а не земных страстей, Чтобы святой душа окрепла силой И не погас бы луч звезды твоей!
Пойми любовь! Найди в очах прекрасной Не огнь пылающий, но мирный свет, Чтоб он тебе служил лампадой ясной, А не спалил бы жизнь твою, поэт.
Пойми любовь! Восторгами любезной Ты не окуй себя, но окрыли, Чтоб гостем был обители надзвездной, А не рабом обманчивой земли.
<1839>
Генрих Гейне
Лорелея
И горюя, и тоскуя, Чем мечты мои полны? Позабыть всё не могу я Небылицу старины.
Тихо Реин протекает, Вечер светел и без туч, И блестит, и догорает На утесах солнца луч.
Села на скалу крутую Дева, вся облита им; Чешет косу золотую, Чешет гребнем золотым.
Чешет косу золотую И поет при блеске вод Песню, словно неземную, Песню дивную поет.
И пловец, тоскою страстной Поражен и упоен, Не глядит на путь опасный: Только деву видит он.
Скоро волны, свирепея, Разобьют челнок с пловцом; И певица Лорелея Виновата будет в том.
<1839>
Фердинанд Фрейлиграт
Гробовщики
«Прискорбное дело ведется к концу, На этой постеле лежать мертвецу!»
– «Эх, брат, а тебе что? Твоя ли беда? Дешевая, знать, твои слезы вода». – «Нет! право, берет поневоле озноб: Приходится первый ведь делать мне гроб!» – «Последний ли, первый ли, – равны они; На, выпей‑ка чарку да песнь затяни. Да доски сюда принеси ты в сарай, Пилой распили их, рубанком строгай; Прилаживай доску к доске ты живей, Да черным суконцем, как должно, обей. Да стружки потом подбери ты с земли, Да ими сосновое дно устели, Чтоб в гробе – такое поверье у нас – На стружках отжившая плоть улеглась. Внесешь гроб ты завтра к покойнику в дом; Положат, накроют – и дело с концом». – «Готовлю я доски, и мерю я их, Но дум не могу пересилить своих; Строгает рубанок, и ходит пила, Но мутны глаза, и рука тяжела. Смотрю, чтоб к доске приходилась доска, Но в сердце томление, в сердце тоска. Прискорбное дело ведется к концу, На этой постеле лежать мертвецу!»
1855
Виктор Гюго
Видение
Увидел ангела в стемневшей я лазури: Смирял его полет тревогу волн и бури. «Что ищешь, ангел, ты в безрадостном краю?» Он отвечал: «Иду я душу взять твою». И грустно на меня смотрел он женским ликом. И страшно стало мне; я вскрикнул слабым криком: «Какой настал мне час? что станется со мной?» Безмолвный он стоял. Сгущался мрак ночной. «Скажи, – дрожащее я выговорил слово,– Взяв душу, с ней куда, средь мира ты какого Отсюда улетишь?» Он продолжал молчать. «Пришлец неведомый! – воскликнул я опять, – Ты смерть ли, или жизнь? Конец или начало?» И ночи всё темней спускалось покрывало, И ангел мрачен стал и молвил: «Я любовь!» И краше радости на сумрачную бровь Печать тоски легла – и тихого всесилья, И звезд я видел блеск сквозь трепетные крылья.
<1858>
С. Ф. Дуров
Огюст Барбье
Дант
О старый гибеллин! когда передо мной Случайно вижу я холодный образ твой, Ваятеля рукой иссеченный искусно, – Как на сердце моем и сладостно и грустно… Поэт! В твоих чертах заметен явный след Святого гения и многолетних бед!.. Под узкой шапочкой, скрывающей седины, Не горе ль провело на лбу твоем морщины? Скажи, не оттого ль ты губы крепко сжал, Что граждан бичевать проклятых ты устал? А эта горькая в устах твоих усмешка Не над людьми ли, Дант? Презренье и насмешка Тебе идут к лицу. Ты родился, певец, В стране несчастливой. Терновый свой венец Еще на утре дней, в начале славной жизни, На долю принял ты из рук своей отчизны. Ты видел, как и мы, на отческих полях Людей, погрязнувших в кровавых мятежах; Ты был свидетелем, как гибнули семейства Игралищем судьбы и жертвами злодейства; Ты с ужасом взирал, как честный гражданин На плахе погибал. Печальный ряд картин В теченье многих лет вился перед тобою. Ты слышал, как народ, увлекшися мечтою, Кидал на ветер всё, что в нас святого есть, – Любовь к отечеству, свободу, веру, честь. О Дант, кто жизнь твою умел прочесть, как повесть, Тот может понимать твою святую горесть, Тот может разгадать и видеть – отчего Лицо твое, певец, бесцветно и мертво, Зачем глаза твои исполнены презреньем, Зачем твои стихи, блистая вдохновеньем, Богатые умом, и чувством, и мечтой, Таят во глубине какой‑то яд живой. Художник! ты писал историю отчизны;
Ты людям выставлял картину буйной жизни С такою силою и верностью такой, Что дети, встретившись на улице с тобой, Не смея на тебя поднять, бывало, взгляда, Шептали: «Это Дант, вернувшийся из ада!..»
1843
264.
Как больно видеть мне повсюду свою горесть, Читать, всегда читать одну и ту же повесть, Глядеть на небеса и видеть тучи в них, Морщины замечать на лицах молодых. Блажен, кому дано на часть другое чувство, Кто с лучшей стороны взирает на искусство! Увы, я знаю сам, что если б на пути Я музу светлую случайно мог найти – Дитя в шестнадцать лет, с кудрями золотыми, С очами влажными и ярко‑голубыми, – Тогда бы я любил цветущие долины, Кудрявые леса, высоких гор вершины; Тогда бы, кажется, живая песнь моя Была светла, как день, игрива, как струя. Но каждому своя назначена дорога, Различные дары приемлем мы от бога: Один несет цветы, другой несет ярмо. На всяком существе лежит свое клеймо. Покорность – наш удел. Неволей или волей, Должны мы следовать за тайной нашей долей, Должны, склонясь во прах, покорствовать во всем, Чего преодолеть не станет сил ни в ком. От детства мой удел был горек. В вихре света Я, словно врач, хожу по койкам лазарета, Снимая с раненых покровы их долой, Чтоб язвы гнойные ощупывать рукой…
1844
Смех
1
Мы всё утратили, всё, даже смех радушный С его веселостью и лаской простодушной, – Тот смех, который встарь, бывало, у отцов, Из сердца вырвавшись, гремел среди пиров. Его уж нет теперь, веселого собрата: Он скрылся от людей, и скрылся без возврата… А был он, этот смех, когда‑то добрый кум! Наш смех теперешний – не более как шум, Как вопль, исторгнутый знобящей лихорадкой, Рот искажающий язвительною складкой. Прощайте ж навсегда, и песни, и любовь, Вино и громкий смех, – вы не вернетесь вновь! В наш век нет юношей румяных и веселых, Во славу красоте дурачиться готовых; Нет откровенности, бывалой в старину, – При всех поцеловать не смеет муж жену; Шутливому словцу дивятся, словно чуду; Зато цинизм теперь господствует повсюду, Желчь льется с языка обильною струей, Насмешка подлая шипит над нищетой, Повсюду, как в аду, у нас зубовный скрежет: Смех не смешит людей – нет, он теперь их режет…
2
О смех! Чтоб к нам прийти с наморщенным челом, Каким доселе ты кровавым шел путем?
Твой голос издавна там слышался, бывало, Где всё в развалинах дымилось и пылало… Он резко пробегал над нивой золотой, Когда по ней толпу водили на разбой; На стенах городских, нежданно, без причины, Он слышался сквозь стук ударов гильотины; Он часто заглушал и стон и громкий плач, Когда за клок волос тряс голову палач… Вольтер, едва живой, но полный страшной силы, Прощаясь с жизнию, смеялся у могилы, – И этот смех его, как молот роковой, В основах потрясал общественный наш строй. С тех пор под тяжестью язвительного смеха Ничто прекрасное не жди у нас успеха!
3
Увы! беда тому, в ком есть святой огонь, Кто душу положить хотел бы на ладонь! Беда, сто раз беда той музе благородной, Которая, избрав от детства путь свободный, Слепая к призракам мишурной суеты, Полюбит идеал добра и красоты! Смех, безобразный смех, людской руководитель, Всего прекрасного завистливый гонитель, Как язва кинется внезапно на нее, Запутает в сетях, столкнет с пути ее… И тщетно, бедная, сбирала бы усилья Широко развернуть израненные крылья И песнью в небесах подслушанной своей Затронуть заживо больную грудь людей, – Увы, на полпути, лишенная надежды, Поникнув головой, сомкнув печально вежды, Она падет с небес… А там, на краткий срок Забившись где‑нибудь в безвестный уголок, Оплакивая жизнь, но с жизнию не споря, – Умрет до времени, с душою, полной горя…
1864
Андре Шенье
Неэра
Любовью страстною горит во мне душа. Приди ко мне, Хромис, взгляни – я хороша: И прелестью лица, и легкостию стана Равняться я могу с воздушною Дианой. Нередко селянин, вечернею порой, Случайно где‑нибудь увидевшись со мной, Бывает поражен какою‑то святыней, И я ему кажусь не смертной, а богиней… Он шепчет издали: «Неэра, подожди, На взморье синее купаться не ходи: Пловцы, увидевши твое чело и шею, Сочтут, красавица, тебя за Галатею».
1844
Виктор Гюго
Метафора
Как на поверхности лазурного пруда, В душевной глубине мы видим иногда И небо, полное блистательных сокровищ, И тинистое дно, где вьется рой чудовищ.
1845
Никола Жильбер
Отчаяние
Безжалостный отец, безжалостная мать! Затем ли вы мое вскормили детство, Чтоб сыну вашему по смерти передать Один позор и нищету в наследство… О, если б вы оставили мой ум В невежестве коснеть, по крайней мере; Но нет! легко, случайно, наобум Вы дали ход своей безумной вере… Вы сами мне открыли настежь дверь, Толкнули в свет из мирной вашей кельи – И умерли… вы счастливы теперь, Вам, может быть, тепло на новосельи, А я? – а я, подавленный судьбой, Вотще зову на помощь – все безмолвны: Нет отзыва в друзьях на голос мой, Молчат поля, леса, холмы и волны.
1846
Проспер Мериме
Морлах в Венеции
Когда я последний цехин промотал И мне изменила невеста, – Лукавый далмат мне с усмешкой сказал:
«Пойдем‑ка в приморское место, Там много красавиц в высоких стенах И более денег, чем камней в горах.
Кафтан на солдате из бархата сшит; Не жизнь там солдату, а чудо: Поверь мне, товарищ, и весел и сыт Вернешься ты в горы оттуда… Долман на тебе серебром заблестит, Кинжал на цепи золотой зазвенит.
Как только мы в город с тобою войдем, Нас встретят приветные глазки, А если под окнами песню споем, От всех нам посыплются ласки… Пойдем же скорее, товарищ, пойдем! Мы с деньгами в горы оттуда придем».
И вот за безумцем безумец побрел Под кров отдаленного неба; Но воздух чужбины для сердца тяжел, Но вчуже – нет вкусного хлеба; В толпе незнакомцев я словно в степи – И плачу и вою, как пес на цепи…
Тут не с кем размыкать печали своей И некому в горе признаться; Пришельцы из милой отчизны моей Родимых привычек стыдятся; И я, как былинка под небом чужим. То холодом сдавлен, то зноем палим.
Ах, любо мне было средь отческих гор, В кругу моих добрых собратий; Там всюду встречал я приветливый взор И дружеский жар рукожатий; А здесь я как с ветки отпавший листок, Заброшенный ветром в сердитый поток.
1846
Джордж Гордон Байрон
270. Мелодия («Да будет…»)
Да будет вечный мир с тобой!.. Еще в небесное жилище Не возлетала над землей Душа возвышенней и чище. Существованья твоего Ничто людское не смущало: Бессмертья только одного Тебе у нас недоставало.
Пускай же твой могильный холм Не веет горькою утратой, Да разрастаются на нем Цветы грядою полосатой… Не над тобою зеленеть Ветвям плакучим грустной ивы: Зачем, скажите, сожалеть О тех, которые счастливы?..
1845
271. Мелодия («О, плачьте…»)
О, плачьте над судьбой отверженных племен, Блуждающих в пустынях Вавилона: Их храм лежит в пыли, их край порабощен, Унижено величие Сиона: Где бог присутствовал, там идол вознесен…
И где теперь Израиль злополучный Омоет пот с лица и кровь с усталых ног? Чем усладит часы неволи скучной? В какой стране его опять допустит бог Утешить слух Сиона песнью звучной?..
Народ затерянный, разбросанный судьбой, Где ты найдешь надежное жилище? У птицы есть гнездо, у зверя лес густой, Тебе ж одно осталося кладбище Прибежищем от бурь и горести земной…
1846
А. И Пальм
Андре Шенье
Элегия
Звезда вечерняя, люблю твой блеск печальный. Он чист, как огонек любви первоначальной. Блести, красавица, блести еще, пока Диана бледная в прозрачных облаках Великолепною не явится царицей, Дай взору путника тобою насладиться. Под сенью темных лип у шумного ручья Порою позднею иду задумчив я; Свети же мне, звезда, приветливей, светлее: Не с тайным замыслом полночного злодея Украдкой я брожу; в груди не месть кипит, И под полой кинжал кровавый не блестит; Нет, я люблю, – и разделить хочу я Мечты моей души и сладость поцелуя; И всё я думаю: в вечерней тишине, Как нимфа легкая, она придет ко мне; Как хороша она, – и взор ее чудесный Блестит, как ты, звезда, между подруг небесных!
1843
273.
Приди к ней поутру, когда, пробуждена, Под легким пологом покоится она: Ланиты жаркие играют алой кровью, И грудь роскошная волнуется любовью, А юное чело и полный неги взор Еще ведут со сном неясный разговор…
1844
И. Я. Лебедев
Генрих Гейне
Чайльд Гарольд
Волны скачут, волны плачут, Труп поэта в лодке мчат; С ним безмолвны, грусти полны, Маски черные сидят.
Как прекрасен, тих и ясен Лик певца! На небеса, Как живые, голубые Смотрят чудные глаза.
Волны скачут, волны плачут… Подле лодки под водой Слышны стоны – похоронный Плач наяды молодой.
<1859>
Русалки
Всё тихо, всё спит; с неба месяц глядит, Песчаная отмель сияет, На береге рыцарь прелестный лежит, Лежит он и сладко мечтает.
Блестящи, воздушны, одна за другой Из моря русалки выходят, Несутся все к юноше резвой толпой И глаз с него светлых не сводят.
И вот уже рядом одна с ним сидит, Пером в его шляпе играя, На поясе цепь от меча шевелит И перевязь гладит другая.
А вот уж и третья, лукаво смеясь, У юноши меч отнимает, Одною рукою на меч оперлась, Другой его кудри ласкает.
Четвертая пляшет, порхает пред ним, Вздыхает и шепчет уныло: О, если б любовником был ты моим, Цвет юношей, рыцарь мой милый!
А пятая за руку нежно берет И белую руку целует, Шестая устами к устам его льнет, И грудь ей желанье волнует.
Хитрец не шелохнется… Что их пугать? И крепче смыкает он очи… Ему тут с русалками любо лежать В сияньи серебряной ночи.
<1859>
Л. А. Мей
Анакреон
Женщинам
Одарила природа Твердым рогом – быков, Коней – звонким копытом, Зайцев – ног быстротою, Страшной пастию – львов, Рыб – способностью плавать, Птиц – полетом воздушным, Силой духа – мужчин, А для жен не остался Из даров ни один. Что ж дала им природа? Вместо броней и копий – Красоту даровала, Чтобы женщина ею И огонь и железо Всепобедно сражала.
277. Самому себе («Возлежа…»)
Возлежа на лúстве нежной Мирт и лотосов зеленых, Я желаю пить прилежно, Пить подольше, но с опаской. Сам Эрот мне кравчим служит И, папирусной подвязкой Подтянув хитон на плечи, Влагой хмельной угощает. Колесом от колесницы Вкруг самой себя вращаясь, Жизнь людская убегает, А в могиле смертный кости Горстью пепла оставляет… Для чего ж кадить на камень? Лить на землю возлиянья? Лучше мне, Эрот, при жизни Воскури благоуханья, Увенчай меня цветами, Приведи мою гетеру: Прежде, нежели вмешаюсь В хороводы с мертвецами, Я хочу прогнать заботы.
К восковому Эроту
Раз юноша какой‑то Отлитого из воска Эрота продавал. «Что просишь за работу?» – Спросил я, подошедши, А он мне отвечал Дорическою речью: «Купи за сколько хочешь, Но должен ты узнать, Что я не восколивец, А только не желаю С Эротом алчным спать». – «Отдай же мне за драхму Соложника‑красавца, А ты, Эрот, во мне Зажги любовный пламень, Иль будешь сам тотчас же Растоплен на огне».
279. Самому себе («Мне говорят…»)
Мне говорят девицы: «Ты стар, Анакреон! На – зеркало: ты видишь – Волос уж не осталось, И лоб твой обнажен». Есть волосы, иль нет их – Не знаю; знаю только, Что старцу и певцу Тем более приличны Веселье и забавы, Чем ближе он к концу.
К девушке
Не беги моих волос, Убеленных сединою, И затем, что ярче роз Расцвела своей весною, Не отвергни в старике Пламень страсти: не сама ли Ты видала, как в венке К розам лилии пристали?
Старцу
Мне мил и старец в пляске И юноша плясун; Но если старец пляшет – В нем волосы лишь стары, А мыслями он юн.
Пир
Дайте лиру мне Гомера Без воинственной струны: Я не чествую войны. Из обрядного потира Я желаю мирно пить И водой напиток сладкий, По закону, разводить. Я напьюся в честь Лиэя, Запляшу и запою, Но рассудком я умерю Песню буйную мою.
Фракийской кобылице
Кобылица‑фракиянка, Что так косо ты глядишь? Для чего, как от невежды, От меня ты прочь бежишь? Знай: легко тебе накину Я узду и удила, Чтоб меня по гипподрому Ты послушно пронесла. Ты теперь на пастве злачной Скачешь – вольная, пока Не нашлось тебе, дикарке, Заклятóго ездока.
<1855>
Фридрих Шиллер
Прощание Гектора
Андромаха Для чего стремится Гектор к бою, Где Ахилл безжалостной рукою За Патрокла грозно мстит врагам? Если Орк угрюмый нас разлучит, Кто малютку твоего научит Дрот метать и угождать богам?
Гектор Слез не лей, супруга дорогая! В поле битвы пыл свой устремляя, Этой дланью я храню Пергам. За богов священную обитель Я паду и – родины спаситель – Отойду к стигийским берегам.
Андромаха Не греметь твоим доспехам боле; Ржавый меч твой пролежит в неволе, И Приама оскудеет кровь; В область мрака ты сойдешь отныне, Где Коцит слезится по пустыне… Канет в Лету Гектора любовь!
Гектор Весь мой пыл, все мысли и стремленья Я залью волной реки забвенья, Но не чистый пламенник любви… Чу, дикарь у стен уж кличет к бою. Дай мне меч и не томись тоскою – Леты нет для Гектора любви.
1854
Иоганн Вольфганг Гете
Песнь арфиста
Нет, только тот, кто знал Свиданья жажду, Поймет, как я страдал И как я стражду.
Гляжу я вдаль… нет сил, Тускнеет око… Ах, кто меня любил И знал – далёко!
Вся грудь горит… Кто знал Свиданья жажду, Поймет, как я страдал И как я стражду.
1857
Генрих Гейне
286.
Ветер воет меж деревьев, Мрак ночной вокруг меня; Серой мантией окутан, Я гоню в лесу коня.
Впереди меня порхают Вереницы легких снов И несут меня на крыльях Под давно желанный кров.
Лают псы; встречают слуги У крыльца с огнем меня; Я по лестнице взбегаю, Шумно шпорами звеня.
Освещен покой знакомый, – Как уютен он и тих, – И она, моя царица, Уж в объятиях моих.
Ветер воет меж деревьев, Шепчут вкруг меня листы: «Сны твои, ездок безумный, Так же глупы, как и ты».
1858
287.
Рано утром я гадаю: Будешь ты иль нет? Грустно голову склоняю Вечером в ответ.
Ночью, слабый, изнуренный, Я не сплю с тоской, И в дремоте, полусонный, Грежу день‑деньской.
1860
288.
Я сначала струсил, позже Думал – этакий простак! – «Не снести мне…» Вот и снес же – Но не спрашивайте: как?
1860
Андре Шенье
Амимона
Привет тебе, привет, певучая волна! Ты принесешь ко мне младую Амимону: На легком челноке плывет ко мне она, Вверяясь твоему изменчивому лону, И ветерок над ней покров девичий вьет… Не так ли некогда, в объятья бога вод, Под неусыпною охраной Гименея, Фетида мчалася к прибрежиям Пенея, Держася за бразды и трепетно скользя По влажному хребту проворного дельфина?.. Но если бы тебя, красавица моя, Прияла невзначай кристальная пучина, Поверь – твоя краса и твой невинный вид Внезапным ужасом подводных дев смутили, И вряд ли бы тебе на помощь поспешили Чернокудрявые станицы нереид!.. Опида, Кимадос и белая Нерея Глядели б на тебя, от зависти краснея, Досадуя, что взор пытливый их не мог Открыть в твоем лице какой‑нибудь порок, И каждая из них любимого ей бога Поспешно б увлекла из водного чертога, Подальше от тебя, под сень прибрежных скал, Где в гроты темные сплетается коралл, И там бы слышал бог ревнивые укоры За то, что на тебе остановил он взоры.
1855
Пьер‑Жан Беранже
290. Трын‑трава
Всё – обман, всё – мечты, всё на‑вын‑тараты В современном мире; Что ни женщина – ложь, что ни вывеска – тож, И лишь избранным на грош Верят в долг в трактире…
Нет игры, чтоб нас судьба Не обыгрывала… Ба! Что ж робеть в неравном споре? Заложить вовсю сперва: По колено будет море, И весь проигрыш и горе – Трын‑трава!
Вести грустные есть, а последняя весть – Просто наказанье: Все купцы говорят, что неслыханный град Так и выбил виноград В дорогой Шампанье!
Нет игры, чтоб нас судьба Не обыгрывала… Ба! Что ж робеть в неравном споре? Заложить вовсю сперва: По колено будет море, И весь проигрыш и горе – Трын‑трава!
Позабудьте про долг, он вас по боку – щелк, В силу парагрáфа Икс‑статьи, игрек‑том, – и в скорлупку весь дом! Да сдерут еще потом Кое‑что и штрафы…
Нет игры, чтоб нас судьба Не обыгрывала… Ба! Что ж робеть в неравном споре? Заложить вовсю сперва: По колено будет море, И весь проигрыш и горе – Трын‑трава!
Верно, создан так свет, что в нем верного нет… Чинно и в покое Сядешь пить вшестером, а глядишь, вечерком – Уж заснули под столом Двое или трое…
Нет игры, чтоб нас судьба Не обыгрывала… Ба! Что ж робеть в неравном споре? Заложить вовсю сперва: По колено будет море, И весь проигрыш и горе – Трын‑трава!
И с одной иногда даже Марсу беда Под любовной сетью: Стало быть, несчастлúв был я, двух полюбив, И не знаю, как я жив, Полюбивши третью…
Нет игры, чтоб нас судьба Не обыгрывала… Ба! Что ж робеть в неравном споре? Заложить вовсю сперва: По колено будет море, И весь проигрыш и горе – Трын‑трава!
Не судите, кляня, а простите меня… Я хандрю немало – Я боюсь типуна: отобьет от вина – И не пить уж мне до дна, Как я пил, бывало…
Нет игры, чтоб нас судьба Не обыгрывала… Ба! Что ж робеть в неравном споре? Заложить вовсю сперва: По колено будет море, И весь проигрыш и горе – Трын‑трава.
Простолюдин
Вот новость! Говорят мне, будто я из чванства К моей фамилии частицу де придал, – И говорят друзья! Я сам не раз слыхал: «Не правда ли, ведь вы из старого дворянства?» – Нет, нет и трижды нет! Какой я дворянин! Люблю я родину, свободу, Но и по племени, по роду – Простолюдин, простолюдин!
Зачем с частицей де меня на свет рождали? В моей крови звучит таинственный глагол, Что пращуры мои за страшный произвол Владыку гордого под пыткой укоряли. Но сельским жерновом тогда был господин, И под собою он упорно Молол в муку людей, как зерна… Нет! я – совсем простолюдин!
И пращуры мои, как жадные вампиры, Не пили пот и кровь невольников своих, И мирным гражданам, в дубровах вековых, Не наводили страх их мирные секиры. Ни одного из них не превратил Мерлин, Волшебной силою дурмана, В постельничьи у Карломана… Нет! я – совсем простолюдин!
И пращуров моих честнáя алебарда Не обагрялася в междоусобный бой; И, Альбиону в честь, над городской стеной Никто не водружал хоругви леопарда; И избегали всех духовных паутин Они, как тягостной вериги, И не подписывали лиги … Нет! я – совсем простолюдин.
Оставьте же меня при нашем сельском стяге… Вам, господа, и крест, и ленты, и звезда, А мне, убогому, позвольте, господа, Вовек не изменять ни долгу, ни присяге! И пусть останется навеки властелин В своем углу, и пусть с участьем Склоняет только пред несчастьем Свой сельский стяг простолюдин!
1860
Джон Мильтон
Потерянный рай Из песни I
И девять раз уже сменилось время, Мерило дня и ночи для людей, Как Сатана, со скопищем проклятым, Лежал, в горящей пропасти вращаясь, Разбитый, сокрушенный, хоть бессмертный. Но вместе с тем ему иная кара – И бóльшая – была присуждена: Его с тех пор терзать долженствовали Две мысли – об утраченном блаженстве И муках, нескончаемых вовеки. Уныло он вокруг бросает взоры, Горящие и скорбию мятежной, И гордой, закоснелою враждою. И вдаль он смотрит – и везде, куда Достигнуть может ангельское око, Он видит лишь ужасную пустыню, Обширную и дикую темницу, Округлую со всех сторон, подобно Горнилу распаленному; но пламя Не изливает света в ней, а только – Мрак видимый, способный озарить Мерцанием ужасные предметы, Страну печалей, горестные сени, Где никогда не могут обитать Ни тишина, ни мир; куда надежда, Всем близкая, ни разу не достигла; Где муки пытки длятся бесконечно; Где жупел несгораемый питает Всечасно прибывающий поток Огня геенны. Такова обитель, Назначенная вечным правосудьем Мятежникам. Их мрачная темница Удалена от бога и от света На расстоянье, большее трикраты, Чем от земного средоточья полюс.
О, как несхожа эта бездна с высью, Откуда духи сверженные пали! И вот своих сообщников в паденьи, Затопленных горящими волнами, Средь ярых вихрей бурного огня Узрел он вскоре, и с собою рядом Узрел в мученьях скорченного духа, Совместника по силе и нечестью, Того, к кому, чрез веки, Палестина, Постыдно поклонялся, взывала: «Веэльзевул!»…
<1858>
Моравские песни
Старый муж
У молодки Наны Муж, как лунь, седой… Старый муж не верит Женке молодой:
Разом домекнулся, Что не будет прок, – Глаз с нее не спустит; Двери на замок.
«Отвори каморку – Я чуть‑чуть жива: Что‑то разболелась Сильно голова, –
Сильно разболелась, Словно жар горит… На дворе погодно: Может, освежит».
«Что ж? открой окошко, Прохладись, мой свет!» Хороша прохлада, Коли друга нет!
Нана замолчала, А в глухой ночи Унесла у мужа Старого ключи.
«Спи, голубчик, с богом, Спи да почивай!» И ушла тихонько В дровяной сарай.
«Ты куда ходила, Нана, со двора? Волосы – хоть выжми, Шубка вся мокра…»
«А телята наши Со двора ушли, Да куда ж? – к соседке В просо забрели.
Загнала насилу: Разбежались все… Я и перемокла, Ходя по росе!»
Видно, лучше с милым Хоть дрова щепать, Чем со старым мужем Золото считать.
Видно, лучше с милым Голая доска, Чем со старым мужем Два пуховика…
1856
Лучше
Лучше куколя пшеница – Лучше вдовушки девица; Лучше золото свинца – Лучше молодец вдовца.
1856
Смерть матери
«Тятенька‑голубчик, где моя родная?» – «Померла, мой светик, дочка дорогая!»
Дочка побежала прямо на могилу, Рухнулася наземь, молвит через силу:
«Матушка родная, вымолви словечко!» – «Не могу: землею давит мне сердечко…»
«Я разрою землю, отвалю каменье… Вымолви словечко, дай благословенье!»
«У тебя есть дома матушка другая». – «Ох, она не мать мне – мачеха лихая!
Только зубы точит на чужую дочку: Щиплет, коли станет надевать сорочку;
Чешет – так под гребнем кровь ручьем сочится; Режет ломоть хлеба – ножиком грозится!»
1856
Волынские песни
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2021-01-14; просмотров: 139; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.133.112.203 (0.924 с.) |