Н.Д. Курасов К третьей годовщине освобождения Мурманского края и Мурманской железной дороги от владычества англо-французов и белогвардейщины.

Воспоминания мурманца [355]

                                                                                                                

10 марта 1923 г.[356] 

 

22 февраля[357] исполнилась третья годовщина освобождения Мурманского края и Мурманской железной дороги от англо-французского и белогвардейского владычества.

Мне, как видевшему и пережившему оккупацию Мурманского края и железной дороги, желательно поделиться своими воспоминаниями об обстоятельствах оккупации.

В начале марта 1918 г. в районе дороги начинают появляться банды белых финнов и делают набеги на отдельные участки Мурманской железной дороги.

Засевшие в исполкоме Мурманского Совета кадеты и эсеры подготовляют почву для свержения Советской власти на Мурмане, пытаются спровоцировать, а затем убивают в Мурманске начальника морской обороны адмирала Кетлинского, одного из тех адмиралов царского флота, который честно и добросовестно выполнял данные ему Советским правительством приказания.

Вскоре после убийства адмирала Кетлинского союзные суда вошли в Семёновскую бухту. Но, чтобы не разоблачить себя, предатели из исполкома Мурманского Совета придумывают комбинацию и ставят в известность Москву, что англо-французы изъявили свое согласие оказать содействие рабоче-крестьянской армии в борьбе с белофиннами и что при Мурманском исполкоме создан Совет из представителей иностранных держав. Как только эта авантюра была проведена в жизнь, сейчас же английские, французские и сербские войска погрузились в эшелоны и разместились по всем большим станциям от Мурманска до Петрозаводска, под видом борьбы с белофиннами.

Многие товарищи рабочие - мурманцы сразу же поняли всю задуманную Мурманским исполкомом провокацию и начали бить тревогу. Товарищ Л.В. Никольский, стоявший тогда во главе Мурманской железной дороги (тогда ещё социал-демократ, интернационалист) телеграфировал тов. Троцкому, что комбинация иностранного Совета при Мурманском исполкоме и помощь англо-французов в борьбе с белофиннами – опасный путь. На это т. Троцкий ответил: «Вам виднее на месте, и если возможно надеяться на помощь англо-французов, то это нужно использовать».

Когда мурманцы учуяли в замыслах «союзников» уже надвигавшуюся грозу, то в Петроград были командированы со станций Кандалакша и Энгозеро т.т. Пасторов и Парахин, чтобы получить оружие для Мурманской железной дороги. Мы с т. Пасторовым отправились в военный комиссариат и добились выдачи нескольких сот винтовок и нескольких пулеметов, которые т.т. Пасторов и Парахин увезли на Мурманскую железную дорогу. Я затем был назначен эмиссаром хозяйственного комитета рабоче-крестьянской армии и уехал на Мурманскую железную дорогу, чтобы привезти со ст. Кандалакша муки для отрядов, отправляющихся из Петрограда на театр военных действий.

Прибыв в Кандалакшу, я попросил созвать общее собрание рабочих, где и объяснил цель моего приезда. Товарищи рабочие без всяких дебатов решили помочь Красному Питеру, а товарищи грузчики предложили бесплатно погрузить весь состав. На собрании выступил председатель Кандалакшского Совета правый эсер М.М. Кошелев и заявил, что увозить муку без разрешения Мурманского Совета нельзя, но рабочие категорически приказали муку отправить в Красный Питер.

В Петрозаводске я встретился с Подвойским (братом т. Подвойского)[358], назначенным в экспедицию по заготовке рыбы по побережью Белого моря, который тоже под давлением Мурманского Совета воспротивился вывозу муки, хотя не имел на это никакого права. Мне ничего не оставалось делать, как выехать с докладом в Питер.

По возвращении в Петроград я был вызван в Бюро ЦК, и мне было предложено немедленно выехать на ст. Кандалакша Мурманской железной дороги для партийной связи и следить за деятельностью «союзников» и сообразно с этим действовать.

В качестве комиссара и начальника 13 участка службы пути, прибыв в Кандалакшу, я встретил комиссию, состоявшую из членов Севжедора[359] и административных лиц Управления дороги, воспротивившуюся было моему назначению, которое всё же по предложению т. Житкова было утверждено. На третий день моего приезда в 2 часа ночи ко мне пришёл т. Пасторов (теперь член РКП Питерской организации) и сказал, что получил самые достоверные известия, и на днях он, я и многие другие будем арестованы англичанами, а поэтому нужно принять меры.

На следующий день я выехал на ст. Кандалакша-Верхняя, куда меня просил приехать английский полковник Марш по важному делу. Полковник Марш требовал, чтобы я распорядился уложить ещё два тупика для их эшелонов. Я заявил полковнику, что не только не уложу им двух тупиков, но распоряжусь вывезти со станции и те эшелоны, которые стоят в Кандалакше, и поставлю их на запасные пути. Полковник Марш пригрозил мне жаловаться в Мурманский краевой исполком, по распоряжению которого «союзные» войска находятся в Кандалакше. Я ответил ему, что у нас нет союзников, а есть враги, и что мне Краевой Совет не может делать никаких распоряжений, т.к. на полосе железной дороги он не распоряжается. При нашем разговоре присутствовал начальник отделения службы движения Н.А. Попов, который мне после разговора с полковником Маршемсказал, что только такими решительными мерами можно выкурить англичан с Мурманской железной дороги, иначе от них нельзя ждать добра. Это было 28 июня, а в ночь на 29 июня английскими полковником Маршеми генералом Пулембыл арестован отряд красных финнов, которых начальник охраны т. Зайковский направлял в Мурманск, так как были получены сведения, что линия поведения исполкома не внушает доверия.

29 июня в Кандалакше по просьбе англо-французов было собрано общее собрание, на котором Кошелев доказывал, что финны посылались в Мурманск для расстрела рабочих, и оправдывал действия англо-французов.

На этом же собрании выступили английские генерал Пуль, полковник Марш, французские и сербские офицеры с лицемерными заверениями дружбы. Разоблачённые мною, они должны были оставить собрание.

30 июня на ст. Кандалакша-Верхняя при возвращении из служебной поездки я и помощник гр. Доронин были арестованы генералом Пулем. Среди арестованных мы увидели т.т. Пасторова, Иванова и Батюшкова, от которых узнали, что арестами руководит Кошелев и что все русские и красные финские посты сняты и заменены из союзного командования[360], а в Кеми расстреляны т.т. Каменев, Вицуп, Оксов.

В 11 часов ночи полковником Маршем был освобожден гр. Доронин, а нам объявили, что мы арестованы по распоряжению Военного совета г. Мурманска, куда завтра нас и отправят.

Режим применялся к нам очень строгий, даже не разрешалось разговаривать друг с другом, а когда мы не подчинялись, нам грозили заткнуть глотки штыками.

2 июля мы прибыли в Мурманск и предполагали, что нас, действительно, передадут в Военный совет, но ничего подобного не случилось. Нас привезли на пристань, обыскали с ног до головы, тов. Пасторова куда-то увезли, а меня, Иванова и Батюшкова оставили вместе. На утро нас на пристани посадили в будку, а через несколько часов под усиленным конвоем отвели на катер и привезли на английский крейсер «Глория»,[361] который стоял на рейде Семеновской бухты, где помещался английский адмирал Кемп. На крейсере нас вновь обыскали и отобрали деньги и документы и рассадили всех трех по разным каютам.

С этого момента мы были изолированы от жизни и не знали, что происходит на Мурманской железной дороге. Читать разрешалось только библию на английском языке.

Нелишне поделиться и тем, какой режим англичане применяли к арестованным.

Два раза в день, утром и вечером, нас выводили на прогулку, которая продолжалась 15 минут. Во время прогулки мы не имели права разговаривать между собой и с конвойными, и только удавалось перекинуться несколькими фразами, когда нас пускали в уборную. Строго следили за тем, чтобы мы не имели папирос и не курили. Спрашивать конвойных и разговаривать с ними разрешалось только на английском языке.

День у нас начинался с 7 часов утра. Кормили нас так хорошо, что мы были в недоумении, но конвойные разъяснили, что иначе нас и кормить не могут, так как это может вызвать протест команды крейсера.

В одно из воскресений, кажется, 20 июля, меня увезли в Мурманск.

Меня повели к дежурному офицеру, который возвратил всё отобранное у меня при аресте, в том числе и партбилет; последнее меня удивило, но офицер разъяснил, что удивляться нечему, так как английским властям нет дела до моих убеждений, но есть дело до того, во что они выявляются.

Я не вступил в дальнейший разговор и отправился в каюту собирать свои вещи. Потом меня вывели на палубу, и я увидел на ней двенадцать человек матросов и четырех английских офицеров, все они с ног до головы были вооружены ружьями, револьверами и шашками; вся эта процессия, окружив меня, спустилась на катер, и мы отправились в Мурманск, где весь конвой выстроился на пристани в две шеренги, а меня заставили ходить взад и вперед между ними. Затем пришел английский генерал, помощник генерала Пуля, фамилию я его забыл, помню, что начиналась с буквы «М». Ему подали пакет, он прочёл, подошёл здесь ко мне и заявил, что я свободен и должен явиться в распоряжение главного инженера края Карешева.

Ко мне подошел, в форме русского офицера, комиссар района Мещерин, сказал:

– Тов. Курасов, мы вас освобождаем, но знайте, что если вы будете по-старому агитировать против союзников, то вам от этого не поздоровится.

Я ответил ему:

– Удивляюсь, вы - комиссар района и можете вести подобный разговор.

На это получил ответ, что и должность комиссара занял с тем, чтобы знать потом, кого вешать, а теперь он не комиссар, а английский офицер.

Я отправился к инженеру Карешеву, от которого узнал, что, пока я сидел на крейсере, дорога разделилась на две части, и теперь два управления, одно в Мурманске, а другое в Петрозаводске. Я понял, что произошло что-то неладное на Мурмане, и пошёл в исполком узнать подробности. К моему удивлению, я нашел исполком на прежнем месте. В библиотеке я прочёл разговор по прямому проводу зам. председателя исполкома Юрьева с товарищем Троцким. Разговор оканчивался следующим:

– Я чувствую, товарищ Юрьев, что у вас за спиной стоит генерал Пуль и диктует вам.

– А я чувствую, товарищ Троцкий, что у вас за спиной стоят немецкие генералы и диктуют вам.

Тов. Троцкий ответил:

– Я прекращаю с Вами разговор, а вы и все, разделяющие вашу точку зрения, объявляетесь изменниками и вне закона.

На этом разговор прервался. И мне стало понятно, что исполком довёл свое дело до конца и продал край англо-французам.

Я пошел в Управление дороги, которое уже сформировалось, начальником дороги был назначен бывший начальник участка службы пути инженер Переселенков. От него я узнал, что оккупация осуществилась, Мурманка разделена на две части: от ст. Мурманск до ст. Олимпия дорога в руках англо-французов, а дальше - в руках Советской республики.

Англо-французы и их приспешники распространяли слухи, что в Петрограде восстание, Совнарком переехал в Новгород, т. Ленин бежал, а т. Троцкий убит и т.д.

Из разговоров я узнал, как всё произошло. Оказывается, что члены исполкома собрали общее собрание в Мурманске, поставили вопрос на голосование о присоединении края к англичанам; но было ли большинство за отторжение края от Советской республики или нет, это никому не известно.

От И.И. Петрова я ушёл и всю ночь пробродил по городу. Утром я отправился в местком, чтобы получить ярлык на продовольствие, но мне в нём отказали, так как я уже не числился железнодорожником. Я вспомнил, что меня знают многие телеграфисты, и пошёл разыскивать их. Товарищи телеграфисты накормили меня и предложили жить у них, пока не разрешится вопрос, как со мной поступят.

Был я на съезде краевого Совета.[362] На съезд приехали делегаты со всех волостей Кемского и Александровского уездов Архангельской губернии, настроение которых было не в пользу англо-французов.

Из Мурманска я уехал в Кандалакшу, где узнал, что был освобожден по требованию рабочих, грозивших забастовкой.

31 июля, часов в 12 дня, в Кандалакше внезапно началась орудийная стрельба.

Оказалось, что в Кандалакшу прибыли два парохода «Вайгач»и «Колгуев» с посланниками разных иностранных держав, прибывших из Вологды. Пароходы сопровождал наш архангельский тралерщик№ 20, который англичане пытались задержать, так как в эту ночь был намечен план взятия Архангельска и они не могли выпустить тралерщик в тыл своей флотилии.

В ночь с 1 на 2 августа в Кандалакше было получено известие о взятии Архангельска англо-французами.[363]

На следующий день по настоянию товарищей-рабочих я выехал из Кандалакши, где оставаться дальше было опасно. На ст. Сорока нам предложили идти по шоссейной дороге или пароходом отправиться на Сумский Посад.

Прибыв в Сумский Посад, я начал свое путешествие по направлению ст. Сегежа, Мурманской железной дороги, которая была ещё не оккупирована. Свой 140-вёрстный путь я совершил частью на лошадях, пешком, на лодках. 8 августа весь оборванный, обессиленный и изголодавшийся вышел на ст. Сегежа, где стоял и тот знаменитый отряд т. Спиридонова, который первым препятствовал наступлению англо-французов и который до самого конца военных действий оставался на фронте и почти весь был перебит.

9 августа я прибыл в Петрозаводск и явился в исполнительный комитет Совета железнодорожных депутатов, рассказал всё, что видел сам, а узнал в исполкоме, как происходила оккупация дороги южнее Кандалакши.

Эвакуацией до Петрозаводска руководил т. Солунин, впоследствии зверски убитый белыми. С ним работали т.т. Филин, Елисеев, которые сейчас служат на Мурманской железной дороге и состоят членами РКП, т. Алексеевский, который был начальником ДТЧК Николаевской железной дороги и не так давно умер на юге.

Через некоторое время вспыхнуло колчаковское восстание,[364] поднятое белогвардейскими офицерами, засевшими в селах, деревнях и уездах Олонецкой и Петроградской губерний, и началось разрушение полотна Мурманской железной дороги под самой станцией Званкой.

Из Петрозаводска под командой т. Зайковского и Ярославцева, а из Петрограда   т. Лобова были высланы отряды, и восстание ликвидировано.

Оккупация Мурманского края продолжалась 502 дня. 22 февраля 1920 г. вспыхнуло восстание в г. Мурманске, а на другой день в Кандалакше, Сороке.[365] Таким путём войска генерала Миллера и правительства Чайковского оказались в ловушке. Наша Красная Армия двинулась вдоль Мурманской железной дороги, и отдельные отряды её высылались на поиски убежавших белогвардейцев. Как только было получено известие в Управлении Мурманской железной дороги о восстании в Мурманске, Кандалакше и Сороке, то был сформирован поезд особого назначения, и мы выехали для восстановления линии, замены и пополнения штата служащих.

На линии, в освобожденных местностях, царил такой революционный энтузиазм, какого и не наблюдалось в дни Февральской революции. По всей линии происходили митинги, при встрече с нами товарищи рабочие плакали от радости, что они вновь присоединились к одной советской семье.

 

Н. Курасов

 

Вестник Мурмана. – 1923. – 10 марта. - № 10. – С. 13-15.

 

№ 13